Ирэн Роздобудько
      — На третьем курсе театрального института я поехала на практику в Москву и увидела, как работает с актерами знаменитый Андрей Гончаров. Во время репетиции пьесы «Да здравствует королева, виват!», в которой главную роль играла Доронина, он так кричал и топал ногами, что я, сидя в зале, со страхом вжималась в кресло...
      Позже из-за этой своей чувствительности я не поехала к Андрею Александровичу, когда ему нужна была молодая поющая и танцующая актриса на роль Альдонсы в спектакле «Человек из Ламанчи». Об этом я нисколько не жалею, потому что с детства была достаточно робкой и романтичной девочкой, на которую никогда не повышали голос.
      Я — типичное дитя любви... Любви безумной, горячей, яркой... Отец женился на маме еще до армии, едва достигнув восемнадцатилетия. Они оба жили в живописных селах Николаевской области со странными и поэтичными названиями: папино — Виноградный Сад, а мамино — Сакко и Ванцетти. Эти хутора разделены широкой рекой Южный Буг, и папа, несмотря на то что целый день работал в поле, каждый вечер проходил по десять километров, чтобы увидеть маму. Он ее боготворил: читал стихи, задаривал цветами. Такая бурная любовь вызвала у мамы ответное чувство, ведь, как мне кажется, женщина зачастую отвечает любовью на любовь... У обоих был бешеный темперамент, — очевидно, сказалось смешение южных кровей: в нашем роду были и молдаване, и болгары.
      Папа ужасно боялся потерять маму и поэтому настоял на свадьбе до своего ухода на службу. После моего рождения его сразу же призвали в армию. Рассказывают, что он нес меня, двухмесячную, на руках и обливался слезами. Сельские бабки подливали масла в огонь: «Смотри, Вася, вот уйдешь надолго, а ребенок тебя забудет!» Но я, конечно же, его не забыла, безумно любила, будучи маленькой, и люблю до сих пор. Папа тоже во мне души не чает. Все те же сельские вещуньи, как только я появилась на свет, сказали ему: «Твоя дочка в восемнадцать лет утонет», и родители до моего совершеннолетия жили в страхе, не оставляли меня без присмотра и не подпускали к воде...
      В глазах односельчан, наверное, я выглядела странной девочкой, о таких обычно говорят «не от мира сего». Любила бродить одна по полям, «одушевляла» колоски пшеницы, кукурузные початки и цветы подсолнуха, разговаривала с животными... Не было для меня лучшего развлечения, чем относить папе в поле «тормозок»: я шла по лугу, лесу, и во мне рождались бесконечные диалоги с окружающей природой. На просторы — в степи и поля — меня тянуло, словно магнитом. Однажды, помня предостережения сельских предсказательниц, бабушка взяла меня с собой, когда поехала проведывать папу в армии. Я была совсем маленькой, но шла пешком. А потом отстала и юркнула в пшеницу. Бабушка вместе с мамой, которая нас провожала, кинулись меня искать, потом они голосили и плакали, бегая по полю, а я стояла в густых колосьях, затаив дыхание, думала, что это игра в прятки, и мечтала, чтобы меня не нашли. Тогда мы едва успели на поезд... Еще помню, что после поездки к папе я стала «дочерью полка»: солдаты и офицеры носили меня на руках, просили петь, танцевать, читать стишки. Все это я делала с огромным удовольствием.
      — Откуда у вас появился артистический талант?
      — Мои родители очень музыкальны, всегда любили петь и нас с братом научили. Кроме того, мой дед (мамин отец) замечательно играл на гармошке и этим после войны спас свою семью от голода: ходил по сельским свадьбам, играл и пел, а ему в качестве платы за труд давали продукты. Дедушка заведовал сельским клубом, в котором был самодеятельный театр. В этом театре он играл вместе с моей мамой, и роли им иногда доставались парадоксальные. Помню, дед рассказывал мне, что играл маминого «полюбовника». Выглядел он очень молодо, да и мама — вся в него: даже сейчас она как девочка!
      Мама подспудно мечтала о сцене.. Собирала открытки с фотографиями киноактеров, и я с восхищением рассматривала их. Мама объясняла: «Это — Макарова, это — Орлова, это — Быстрицкая» и у меня захватывало дух от их красоты. В нашей семье был культ кино. Как на праздник, мы ходили в клуб смотреть новые фильмы, а когда появился телевизор — собирали соседей «на кино». Мужчины приходили к папе «на футбол», на программу новостей, женщины плакали над отечественными и зарубежными мелодрамами... Мама иногда разыгрывала передо мной сценки из фильмов, рассказывала об актерах, восторгалась ими — эту свою импульсивность она передала и мне. Что бы я ни смотрела, в любом фильме главной героиней видела себя, а потом уходила в поле и самозабвенно повторяла запомнившиеся монологи.
      А еще я всегда пела. У меня была обязанность ходить в соседнее село к бабушке и убирать в доме. Я проделывала самую черную работу, не переставая петь, а бабушка ворчала: «Пой, да смотри, чтобы не накликала себе какого-нибудь черта!»
      Учась в школе, я начала петь в клубном вокально-инструментальном ансамбле. Там не было солистки, и однажды руководитель предложил мне исполнить совершенно мужскую песню «Враги сожгли родную хату». Помню, я пела так проникновенно, что в зале многие плакали. У одной женщины в первом ряду из красных воспаленных глаз слезы катились градом. В тот день я пришла домой и похвасталась родным: «Одна женщина плакала кровавыми слезами!» — в полной уверенности, что так оно и было. Наш ансамбль посылали на всевозможные смотры, и я даже завоевывала призовые места как солистка. Именно тогда я поняла, что могу вызывать у людей сильные эмоции.
      — Вы уже в юности отличались от сверстниц яркой внешностью. Как на это реагировали ребята?
      — В детстве я была красивой девочкой, соседские дети выстраивались в очередь, чтобы понянчить меня. А потом получилось так, что я очень быстро «выгналась» вверх — стала самой высокой среди подруг. Внешность у меня была странная для тех мест: у нас ценились коренастые, дородные девушки с большой грудью и широкими бедрами, а я выросла длиннорукой, длинноногой, ужасно стеснялась и постоянно сутулилась. Соседи говорили маме: «Какая у тебя красивая девочка! Ты не боишься за нее?» А я смотрела на себя в зеркало и не видела того, о чем они говорили. Однажды даже устроила маме истерику: «Почему ты меня родила такой высокой? Я не могу носить туфли на каблуке, я хуже всех девчонок в селе! Мама, пойми, вы с папой мне жизнь испортили, я же никуда не могу выйти!»
      Но влюблялись в меня многие, и в основном это были старшеклассники. Им, уже взрослым, как я теперь понимаю, хотелось любви, и не только платонической. А я была большой только по росту... Могла робеющему поклоннику сунуть в лицо котенка, показать язык и убежать. Мечты о романтической и страстной любви начались в старших классах, особенно после просмотра фильма Дзеффирелли «Ромео и Джульетта». Вот тогда я сошла с ума! Пошла в библиотеку, достала книжку и переписала в тетрадку весь текст от начала до конца, да еще и проиллюстрировала его. Казалось, пока я пишу и рисую — нахожусь в этом сказочном мире.
      Очень хотелось вырваться за пределы своего села. Учась в девятом классе, я поехала в Москву и... пошла на прослушивание во ВГИК.
      — Вот так сразу из села — во ВГИК?
      — Иногда я совершаю поступки, нетипичные для своего характера. Я ведь была девочка покорная, покладистая, пугливая, а тут вдруг решилась на такой шаг. Сейчас трудно вспомнить, кто меня прослушивал, но комиссия, как мне показалось, была очень солидная — седовласые импозантные мужчины, роскошные женщины аристократического вида. Мне сказали: «Девочка вы, безусловно, одаренная. Но у вас — типичный украинский говор. Это надо убирать. Приезжайте в следующем году!»
      Когда мама узнала, что я ходила во ВГИК, всплеснула руками: «Как ты могла?!»
      А летом к моей тетке приехала дальняя родственница — балерина из Ташкента. Я украдкой наблюдала, как она грациозно срывает вишни, любовалась ее длинной шеей, «балетной» чалмой на голове... И вдруг эта балерина, увидев меня, говорит: «А ты не хочешь быть артисткой?» «А меня здесь и так все артисткой называют!» — ответила я. «Приезжай ко мне в Ташкент, — предложила балерина. — Будешь поступать в театральный институт!»
      Конечно, ее слова запали мне в душу, и я твердо решила ехать в Ташкент. Тем более что тогда была очень популярна узбекская вокально-инструментальная группа «Ялла», а я мечтала познакомиться с ее участниками. Мне вообще многое нравится в восточной культуре. Словом, я твердо решила ехать в Узбекистан... И вдруг на глаза попалось объявление в журнале: в Киевском театральном институте начинаются прослушивания. Меня «перемкнуло». За неделю я выучила совершенно другую программу и... отправилась в Киев. Ехала «в никуда» — в столице не было ни знакомых, ни родственников. Мама перешила для меня свой костюм — юбочку и блузку, в маленький чемоданчик я положила свое белое выпускное платье. Больше у меня ничего не было! Жили мы небогато, и я поехала в столицу, что называется, с копейками...
      Приехала ночью на автовокзал, села на чемоданчик и стала ждать рассвета. А утром поехала искать институт. Спросила у людей, как доехать до Крещатика (там находился театральный). На улицах в шесть часов утра было пустынно, только что прошли поливальные машины, и город в рассветных лучах казался мне сказочным, нереальным... Я очень удивилась, когда входные двери института оказались такими невзрачными и... запертыми. После бессонной ночи мне ужасно хотелось есть, я зашла в ближайшую булочную. Двери в магазине были красивые, стеклянные — до того я таких никогда не видела! — и, выходя, здорово придавила ими палец. Кровь брызнула фонтаном, залила блузку... Я испугалась и принялась изо всех сил стучаться в закрытые двери института. На мой стук вышла заспанная вахтерша (позже я называла ее «баба Таня», она меня очень полюбила, да и я ее тоже). «Что стучишь? — спросила она. — Институт открывается в девять. Вот тогда и приходи». Я продолжала рыдать, и она, заметив, что я в крови, отворила двери, отогрела, напоила чаем, и вдруг говорит: «Если перед началом какого-то важного дела человек окровавился — это хорошая примета. Значит, поступишь!»
      — И как прошло ваше поступление?
      — Конкурс был огромный — тысячи абитуриентов. А я была настолько огорошена всем увиденным и случившимся в то утро, что записалась на прослушивание одной из последних. И это несмотря на то, что пришла первая. Я просто сидела на своем чемодане в большом холле и во все стороны вертела головой... В институт заходили красавицы! Модные, раскованные городские девчонки. И я страшно испугалась. Красавицы что-то писали на листке бумаги — оказалось, они записываются на прослушивание... Я же досидела до последнего момента. И зашла в зал только под вечер.
      Помню, меня попросили спеть, и я устроила настоящий концерт: исполнила все эстрадные песни, народные, детские и даже арии из опер. Потом знаменитый тогда артист, красавец Владимир Андреевич Приймак, спросил: «А почему у вас такие красные глаза?» И я ответила, что ночевала на вокзале. «Ну, детка, вы прошли предварительный конкурс и можете сдавать экзамены, — сказал он. — Поезжайте домой, отоспитесь и больше на вокзале не ночуйте! Когда приедете на экзамены, захватите с собой купальник...» Я была в ужасе. Купальник? Зачем? Неужели заставят раздеваться?! Да ни за что! Правда, девочки мне позже объяснили, что нужен не пляжный купальник, а спортивный.
      Окрыленная, я вновь поехала на автовокзал. Билетов в мою Александровку не оказалось. Вместо того чтобы взять билет в предварительной кассе, я опять всю ночь просидела на вокзале. А утром стала в длиннющую очередь за билетом и... снова его не взяла. Села на чемодан посреди зала и заплакала. И тут произошел случай, который запомнился на всю жизнь.
      Ко мне подошел мужчина в элегантном сером костюме, в шляпе, очень респектабельного вида. «Что случилось?» — спросил он. Я рассказала ему, что не могу добраться до дома. «Не волнуйтесь, — сказал он. — Мы с приятелями едем на машине и подвезем вас. Я сейчас договорюсь...» И отошел к группе каких-то людей. Я обрадовалась, у меня не было и тени сомнения в том, что мне попались добрые люди и через пять часов я буду дома. Вдруг ко мне подошла незнакомая девушка (по странному стечению обстоятельств, ее, как и добрую вахтершу в институте, звали Таней) и спрашивает: «Вы знаете этого мужчину? Что он вам предложил?» Когда я ответила, что вижу его впервые и собираюсь с ним ехать, Таня воскликнула: «Вы с ума сошли! Разве вы не понимаете, в чем дело?!» В это время мужчина вернулся назад и говорит мне: «Пошли!» Но Таня уверенно сказала: «Она никуда с вами не пойдет!» «А вы кто такая?» — возмутился мужчина. «Я старшая сестра и пришла ее провожать!» — ответила та. Я ничего не понимала и даже обиделась на странную девушку. Потом моя спасительница объяснила, что участились случаи похищения, изнасилования и убийства девушек, а я была хорошей кандидатурой: никто никогда и не узнал бы, куда я исчезла!
      Я, юная, наивная, всегда верила людям. И это был первый удар в столице.
      Все туры на экзаменах я прошла. Но пребывала в полной прострации, не понимала происходящего. Только видела, как каждый день отсеиваются сотни абитуриентов. Считаю, мне очень повезло, что я понравилась своему будущему педагогу — Михаилу Михайловичу Рудину (это режиссер московской школы, он закончил ГИТИС, учился вместе с Гончаровым и Озеровым). Рудин стал для меня не просто учителем — он из всех своих студентов «лепил людей», учил жизни, всячески опекал. Как выяснилось позже, он мечтал поставить «Человека из Ламанчи» и уже тогда увидел во мне Альдонсу. Конечно, без приключений и добрых людей не обошлось. Приехав на экзамены, я продолжала ночевать на вокзале. В коридоре института познакомилась с рыжеволосой девушкой Яной, которая поинтересовалась, где я остановилась, и, узнав, что я сижу на вокзале, повела меня к своим родственникам, у которых жила сама. Кстати, этих добрых людей — тетю Таю и дядю Эдика — я потом еще долго помнила и проведывала. Они приняли меня как свою, заохали (как же так, молоденькая девочка ночует на вокзале!), поставили мне раскладушку в своей комнате. Я хотела от них уйти, когда Яна не поступила, — мне было неудобно, ведь у меня-то все складывалось отлично. Но они меня не отпустили. Когда я увидела себя в списке студентов, не поверила своим глазам: из тысяч выбрали всего 56 человек! И я была в их числе!
      На первом же собрании студентов ко мне подошел красивейший седовласый человек (это и был легендарный Рудин) и, слегка заикаясь, сказал: «Ап-полинария! В вас все прекрасно, но вы с-сутулитесь!» — и тут же посоветовал мне ходить, зажав локтями на спине палку...
      — Я слышала, что вас приглашали работать в мюзик-холле...
      — Я спела на параде-алле (так называлось представление, на котором студенты показывали свои таланты). И с этого момента началась моя «параллельная» жизнь в качестве певицы.
      Когда я училась в театральном, мне предлагали перевестись в консерваторию. Педагоги из консерватории говорили, что у меня удачное сочетание голоса и фактуры. Ведь бывает так, что у потрясающей певицы заурядные физические данные или наоборот: есть фигура, а голос слабый.
      Тем не менее я всегда участвовала именно в музыкальных спектаклях. Рудин поставил потрясающий дипломный спектакль «Человек из Ламанчи», и я пела Альдонсу в сложных испанских ритмах. Режиссеры из провинциальных театров после просмотров дипломных спектаклей сразу же приглашали меня на первые партии в оперетту. Но мне хотелось играть драматические роли. И все же накануне распределения я дала согласие режиссеру Киевского мюзик-холла. Когда я сказала об этом Рудину, он пришел в ужас. «Я этого не переживу! Моя лучшая студентка будет певичкой мюзик-холла! Ну попрыгаешь ты лет пять, а что дальше?!»
 
Продолжение