Несмотря на то, что этапы жизни актёра сменяют один другого, как и этапы жизни человека вообще, отношение к театру у каждого актёра меняется со временем.
      В жизни, наверное, каждого актёра есть несколько этапов общения с театром. В сущности, по-моему, в силу взросления актёра это такие этапы: очарование театром, упоение театром, уроки жизни в театре и разочарование театром.
      Эти этапы могут повторяться у некоторых представителей моей профессии по нескольку раз в творческой жизни.
      1) Моё очарование театром произошло в ранней юности, когда я вдруг решила, что театр — это тот же храм, только обряды в нём происходят по-другому. Мне казалось, что актёры (которых я любила), игравшие положительных героев, в жизни такие же положительные. Если они сеют «доброе, красивое, вечное...» — то сеют везде, и в жизни тоже.
      2) Упоение театром было, когда в 20 лет я стала актрисой первой сцены Украины и приняла этот театр со всем его содержимым всей своей душой и всем сердцем. Самозабвенно любя всех и вся, и театр, как храм, я вообще не замечала, что здесь работают обыкновенные люди, земные, с грехами, с пороками, присущими всем нам.
      3) Мне повезло, я — баловень Судьбы, и уроков по-настоящему жестоких мне жизнь в театре не преподавала, но преподавала другим на моих глазах. А поскольку актёры так устроены, что ежесекундно пытаются перевоплотиться в то, что видят, слышат и переживают (издержки профессии — ведь всё это может быть использовано в дальнейшем, как рабочий инструмент) — то я сильно переживала унижение моих коллег режиссёрами-грубиянами (такие тоже существуют), я практически влезала в кожу униженных и получала соответствующие эмоции и косвенные уроки жизни «на театре». Сама я тоже оказывалась частенько в ситуациях, которые ниспровергали тот храм, который я построила в фантазиях. Мне казалось, что уж если Богом суждено нам, актёрам, сеять добро в зал, наполнять души зрителей светом любви, веры и надежды, — то уж коль мы не научены этому в жизни сами — должны учиться у своих героев и становиться лучше своими силами. Есть, конечно, среди нашего брата и такие — они сами по себе уже эталоны добра, любви и порядочности. Но их — единицы, остальные же — не вписываются в эту схему, кто в меньшей, кто в большей степени, а некоторые (их, слава Богу, немного) и вообще пользуются, мягко говоря, недозволенными методами в достижении цели: быстро взлететь на вершину славы, сметая всё на своём пути, попирая, а иногда и «съедая» того, кто мешает. Это не абстракция, это все я видела своими глазами.
      Лицемерие, откровенное враньё иногда под лозунгом «Я так вижу» или «Я так не вижу» ломали судьбы многих талантливейших актёров, до срока загоняя их в запои или в могилы и возвышали и сажали на верхушку славы откровенную серость, а порой просто бездарей, но наглых и невоспитанных. Ни уму, ни сердцу зрителя такой актёр не мог принести пользы, а несоответствие его «таланта» и положения на сцене, им занимаемого, порождало у зрителя в лучшем случае недоумение. Зритель — не глупый, он видит всё, на что мы иногда закрываем глаза. А откровенно слабые спектакли? Ведь они могут надолго отпугнуть людей от театра. Видя все эти хорошие и нехорошие стороны бытия театра, поучаствовав в этом, получив стрессы, бессонные ночи, а порой и недуги, приходит стадия разочарования театром.
      4) Этап разочарования театром влечет за собой ослабление творческой энергетики, неверие в себя, недоверие к окружающим тебя людям (ведь ты их уже знаешь, как облупленных), недоверие к тому, чем ты занимаешься и неверие в это.
      Это тяжелейшая болезнь, когда стоят вопросы перед тобой: «А нужно ли то, чем я занимаюсь, людям?», «А нужен ли я театру?» Боль, невозможность работать как прежде, нежелание общения... — в общем депрессия.
      За уши тянешь себя со дна (если уже погрузился туда) этой депрессии, муки тяжелейшие, и ты вдруг понимаешь, что эта ломка, эти муки, эта боль — они не только результат вышеперечисленных разочарований, это результат отсутствия инъекции наркотика. И наркотик этот — тот же самый Театр, который довёл тебя до такой жизни. Ты так исступлённо жаждешь выйти на сцену, почувствовать под ногами её благодать, вдохнуть её пыльный воздух, увидеть своих друзей и врагов, доброжелателей и завистников — всех, всех и зрителей в первую очередь — ведь мы для них существуем...
      И заканчивается этот виток, и начинается новый: ты снова в театре, на сцене, среди своих собратьев — и всё, ломка прекращена опять: очарование, упоение всем, опять уроки... и разочарование...
      И так устроена актёрская Судьба. Мало-мало, кто получив первое разочарование, — уходит навсегда из этого причудливого, но такого безумно интересного мира — театра. Почти все, получив всё от него: и хорошее, и плохое, — движутся по спирали бесконечными витками до того момента, когда из родного театра их вынесут в последний путь.
      Моё отношение к театру менялось по жизни: был он для меня и храмом, и монстром, и вампиром, и источником жизни, вдохновения, был радостью и горем, счастьем и нестерпимой болью, был воздухом, кислородом, был отравой, — был всем и таким разным.
      Был родным отцом, а был и бессердечным отчимом. И всё это зависело от многого — и во мне, и в окружении.
      Сколько раз я, как и многие другие актёры, собиралась уходить из театра. А потом с ужасом осознавала, что моя минутная слабость могла сломать мне жизнь.
      Иногда я воспринимала театр как коварного мужчину — зовёт, манит, обещает золотые горы, а приблизишься к нему слишком близко — отворачивается, бросает, вычёркивает из своей биографии.
      Потом понимала, что театр, как существо, — ни в чём не виноват. Его начинка — люди, они его делают таким или иным. Встречается на одном этапе творчества тебе человек порядочный, культурный, глубокий — интересный, одним словом — и ты находишься в состоянии счастья. Если такой человек режиссёр, который с тобой ставит спектакль — тогда это состояние творческого полёта, желание всех любить, со всеми делиться своим счастьем.
      Я разбалована любовью и вниманием режиссёров и могу полноценно творить только в любви, в том числе в любви к роли, к пьесе, к окружению. Если этого не вижу (а бывало и такое), если режиссёр самодур, выскочка, бездарь, а пьеса откровенно плохая или роль неинтересная или надуманная — у меня ничего не получится, я даже могу сильно заболеть, в прямом смысле этого слова — садится иммунитет, как будто мозг даёт команду всем органам и системам на время выключиться. Я понимаю, что толку не будет и принимаю решение распрощаться с режиссёром или с материалом. Это тоже крайне трудно, но необходимо. В состоянии насилия над собой я могу просто умереть. Вообще актёры часто путём насилия репетируют и играют некоторые роли. Ведь если режиссёр актёру не нравится, если они не единомышленники, если роль не по сердцу, а пьесой нечего сказать зрителю — это прямой акт насилия творческого человека.
      Можно ли быть счастливым, играя роль, которую, мягко говоря, не понимаешь, а грубо говоря, ненавидишь? Не образ, нет, а роль.
      Разве может художник, сидя перед холстом, ненавидеть и этот холст, и краски, и то, что изображает на нём? Что может получиться из этого? Ничего. А может и получится, если это на заказ, но без любви, но кому это нужно? Это халтура.
      А когда актёр в пьесе или в роли то, чем он хочет поделиться с окружающими, оно ему понятно и созвучно с его миром, да если при этом у него ещё и палитра красок для этого есть, именно для этого... тогда возникает Любовь. А в Любви и из Любви рождается всё хорошее, прекрасное.