Почему Полина Лазова умудрилась не стать звездой
Олег Вергелис
Переиграв за семнадцать сезонов едва ли не все главные роли в лучших спектаклях франковцев («Мастер и Маргарита», «Энеида», «Белая ворона», «Сны по Кобзарю»), Полина Лазова умудрилась не стать звездой. Сложился свой круг почитателей, есть постоянство режиссерского внимания, но у нее не было даже попыток закреплять успех и создавать свой имидж вне сцены. Она избегала кино- и телевизионной сутолоки, держалась обособленно. Недавнюю «Киевскую пектораль» за лучшую роль в «Снах по Кобзарю» тоже не удалось получить под фанфары. Как назло, болела воспалением легких и, когда позвонили с поздравлениями, почему-то сильно удивилась почетной награде...
      — У меня иногда возникает ощущение, будто всю сценическую жизнь вам подклеивали картонные ангельские крылышки, а вас подмывало пересесть на метлу и воспарить в поднебесье.
      — Ну да! И тут нашелся добрый волшебник — папа Карло по изготовлению метел — и оформил билет на дальний рейс. Так, что ли?
      — Я о другом. В вашем Вороне из спектакля Козьменко-Делинде переплетаются святость с чертовщиной. Это полюса, которые в мечтах пытается соединить любой актер. Метла плюс крылья...
      — О крыльях. Их мне действительно иногда цепляли. Но далеко не все постановщики. Мой первый режиссер в профессиональном театре — Владимир Оглоблии — ощущал мою характерность и подчеркивал ее в своих спектаклях по М.Горькому, И.Карпенко-Карому, А.Коломийцу. Хотя «на помеле» он меня наверняка не видел. В большей степени идеализировали моих героинь Владимир Опанасенко (в «Огненном змее» и в «Грехе») и Ирина Молостова (в «Талане», «Мастере и Маргарите»). Они имели на это полное право, ибо представляли на сцене героиню одухотворенную, цельную и, вместе с тем, женщину, которую легко изменить.
      — Стало традицией (или кокетством) рассказывать мистические истории о тех, кто соприкоснулся с булгаковским романом.
      — Еще в 1977 году, девчонкой из степей Николаевской области, я случайно оказалась в театре на Таганке, где Юрий Любимов репетировал «Мастера». Знаете, что запомнилось? Первое появление Маргариты. Нина Шацкая (жена Леонида Филатова) возникала из тьмы. В походке ее и в голосе было что-то демоническое. Я даже думать не могла тогда о такой роли. А десять лет спустя, в Киеве, возникает этот спектакль.
      Я пыталась как-то осознать инфернальное начало в Маргарите. Перечитала кучу литературы, где ее изначально трактовали как ведьму. Не зря, мол, она появляется с желтыми цветами... Когда мы играли спектакль уже года два, в моей жизни возникла ситуация в чем-то сходная с историей Маргариты. Слава Богу, хватило сил остановиться. Пришлось даже надолго уехать из города. Но не будем о грустном.
      — Вы появились в театре в конце семидесятых — в период режиссерского «межсезонья». Как проходила притирка к хрестоматийным авторитетам?
      — Тогда были живы все корифеи. Но особенной акклиматизации не было, просто чувствовала себя ребенком рядом с ними. Сегодня, может, кто-то из выпускников сразу представляет себя народным артистом. Тогда — нет. Смотрели на все огромными глазами и только снизу вверх.
      — Никогда не упрекали себя за музыкальную невостребованность в драматическом театре?
      — Во-первых, еще мой учитель в театральном Михаил Рудин говорил: «Не переживу, если это будет певичка в мюзик-холле». Во-вторых, я сейчас ужасаюсь даже мысли о том, что мое место могло оказаться в ряду многих новоиспеченных поющих «звезд». Да и судьба так все расставила, что ломать сложившееся слишком поздно.
      — О вас существует устойчивое мнение как об актрисе стабильной, даже самодостаточной. Первые роли в театре...
      — Действительно, у меня совершенно замечательные сыновья: старшему 15, младшему — 13 лет. Говорят и так: «Ну разве она может быть нормальной артисткой, если у нее все есть, если она не голодная, не раздетая?» Кое-кого удивляет, что в родном театре я мирно со всеми уживаюсь. А почему, собственно, я должна с кем-то бороться? Настоящая борьба происходит внутри, она в сопротивлении духа...
      — Но признайтесь, были моменты, когда вас по-настоящему «доставали»?
      — Не так много. И все потому, что людям свойственны ревность, зависть. Как иначе объяснить, если сыну в трубку говорят: «Твоя мать...» Причем звонками сопровождаются только определенные моменты жизни: радостные семейные события, удачные премьеры. Цель проста — выбить из колеи. Никогда и никому раньше я не говорила об этом. Даже зная, кто опускается до подобных мерзостей, не могу позволить себе записать голос на пленку, чтобы потом вручить со словами: «Дарю на Восьмое марта!»
      — А в какой мере чувство зависти присуще вам?
      — Есть ведь зависть, которая побуждает к совершенству. Смотрю спектакль в театре им. Руставели — и восторг! Смотрю французский балет — и зависть! Красивым женщинам завидую.
      — Как общепризнанную красавицу вас посещают мысли, что рано или поздно все кончится?..
      — Вы хотите спросить, чувствую ли я, что мое время уходит?
      — Нет, просто иногда актеры страдают оттого, что амплуа — это некий фарватер судьбы. Не успел... Не переключился...
      — Я попытаюсь смириться с этим. Понимаю, что многое еще могла бы сыграть, знаю о приближении той роковой «вахты». Нужно перестроиться на другие роли, нужно привыкнуть, что их будет меньше.
      — Почему вы упорно уходили от кинематографа? Не было интересных предложений?
      — В перестроечные годы захлестнул вал сценариев с обязательными постелями и раздеваниями. В одной из картин, где мы снимались с Анатолием Хостикоевым, был совершенно невинный эпизод. Но мой ребенок, посмотрев фильм, сказал: «Мамочка, ну как же так, ты там совсем с другим мужчиной... Дай мне слово, что никогда не будешь раздеваться!» Я слово дала. Понимаете, в моей жизни всегда как бы соблюдался баланс «семья — театр». На этом канате третьего места — для кино — просто не оставалось.
      — Вернемся к театру. По количеству и по качеству сыгранных ролей вы могли претендовать на место «первой актрисы». И все же не заняли его...
      — В театре говорят «одна из первых»... Но «самой-самой», видимо, нужно обладать теми качествами, которые мне не присущи. И сверхзадачи такой перед собой не ставлю. Я не боец и не воин по натуре. В то же время, не могу ждать, просить, диктовать...
      — ...интриговать.
      — Какие там интриги! Наоборот, ходила к руководству с просьбами назначить мне замену на роль. Смотрели, словно на идиотку. На нее пьесу берут, а она замену требует!
      Моя задача — играть. Не могу представить себе и дня без театра. Режиссер Козьменко-Делинде в свое время высоко поднял планку для меня, и я понимаю, что не могу опускать ее. В каждом режиссере ищу теперь Валика Делинде. Ищу и грежу о том, что сыграю когда-нибудь Мефистофеля...
      — Ого! Вас все-таки неудержимо тянет к дьявольскому помелу.
      — Люди верующие говорят мне: «Бог должен увести тебя из-за кулис.
Театр — это храм сатаны!» Но если никто все еще не вывел меня оттуда, значит, в актерское ремесло точно подмешано дьявольское зелье.