Виктория Старовойт
Полина Лазова — одна из ведущих актрис Театра имени Франко, заслуженная артистка Украины. Ее талант несомненен, особенно, если учесть, что простая девочка из небогатой семьи всего в жизни достигла сама. Полина артистична в разговоре и эмоциональна, но сквозь ее манеру говорить угадывается внутренний цензор, сурово оценивающий со стороны смысл сказанного. Она очень эффектная женщина с внешностью яркой и запоминающейся, но за свое везение, как ни странно, она благодарна теплому дыханию ангела-хранителя за плечами.
      Полина, я знаю, что в детстве вы мечтали стать врачом. Но стали актрисой. Не жалеете о сделанном выборе?
      Нет, не жалею. Правда, когда попадаю в больницу, где со мной возятся доктора, я понимаю, что быть врачом — очень благородная миссия. Актерская профессия, на первый взгляд, не так необходима: казалось бы, телу важнее быть излеченным. Но театр лечит душу...
      Вы действительно считаете, что театр лечит душу?
      Раньше я была твердо убеждена, что театр — это храм и он лечит душу. Но я работаю в нем уже 23 года, «служу на театре», как говорили раньше, и уже в этом сомневаюсь. Американизация кинематографа очень повлияла на театр и одно время даже диктовала манеру театральных постановок. На сцене стали раздеваться, имитировать половые акты — а во имя чего, зачем это? Такие спектакли ставятся просто ради удовольствия труппы: актеры побаловались, получили удовольствие, режиссер посредством актеров «укололся», изощрился, самовыразился. Я сыграла больше сорока ролей, я имею право оценивать режиссерскую работу.
      Слава Богу, в наш театр сегодня люди идут. У нас аншлаги, с приставными рядами. Может быть, это самообман — но ведь люди зачем-то идут? Я думаю, что они идут в театр все-таки за душой.
      Помимо утверждения «театр — это храм», существует и другое — «греховно жить чужими жизнями»...
      Конечно, греховно. Месяцами работая над ролью, ты выстраиваешь чужую жизнь внутри себя, играешь ее всем своим естеством, сердцем, душой. А потом эта выдуманная тобой жизнь остается в тебе. Эти сорок с чем-то «я» записываются в подсознании, живут в тебе на уровне интуиции, в самый неподходящий момент вмешиваются и могут тобой управлять. Ведь когда мы вместе с режиссером разбираем, почему герой поступил так или иначе, — это те тончайшие сферы, в которые внедряться очень опасно.
      Теперь я уже сомневаюсь, что театр — это храм. Когда-то я сама себе этот храм воздвигла и относилась к театру как к храму. Некоторые называют его храмом Сатаны. В нем — свои устои, свои законы и порядки. Много закулисной грязи. Ведь каждый, кто попадает в театр, хочет прозвучать, хочет оставить свой след на земле. А зачем тогда быть в театре? Держать подсвечник, или выходить, чтобы сказать «кушать подано»?! Каждый актер жаждет славы. А если не везет, прибегает к методам недостойным: с кем-то дружить, кого-то поить... Это есть везде, но в театре — ярко выражено. Храмом театр назвать очень трудно.
      Не кажется ли вам, что из такого распространенного убеждения выросло своеобразное отношение актеров к другим людям? Люди театрального «храма» взирают на людей вне его — как римские авгуры на непосвященных. Улыбка авгура — отчасти улыбка презрения.
      Такое чувство возникает обычно у актеров состоявшихся: мол, я посвящен в то, чего вы не знаете, я сижу на вершине Олимпа, а вы — у его подножия. Это свойственно и режиссерам, но режиссеров, слава Богу, меньше, чем актеров. Сейчас, конечно, в нашем обществе все немного испорчены, но актеры стремлением к славе подпорчены изначально. Тут многое зависит от человеческих качеств, от воспитания, от того, в какой среде ты вырос, от веры в Бога — очень много артистов верующих. И все они пытаются как-то уравновесить театр и веру. Ведь работая в театре, мы в какой-то степени закладываем душу не Богу (поэтому раньше актеров не хоронили на кладбище). Вот я, например, играя Маргариту, говорю крамольные вещи. Сейчас в «Брате Чичикове» играю ведьму. Моя героиня — исчадие ада в ангельском обличье: для того, чтобы человека в омут затащить, ведьма должна быть очаровательной. И хотя на авансцене стоит икона со свечечкой — как знак того, к чему человек должен стремиться, словно храм на вершине горы, — существует и антипод, моя героиня. Чичикова раздирают противоречия: он хочет и этого, и того. А в театре все-таки больше такого, как моя героиня, красивого, умопомрачительного, но ведущего в результате к гибели. Чичиков так и говорит: «Ой, хотелось бы мне и сапожки с золотыми пуговицами и мылко французское...» А сейчас разве не то же самое? Хотелось бы и машину, и квартиру шикарную, и особняк. Ведь человек так устроен. Но вместе с тем, хотелось бы быть чистым. Эта ведьма — образ-знак, сила, которая оттягивает человека от веры. Человек тянется к храму, а тут ему по дороге что-то очень соблазнительное попадается. И он ответвляется. А жизнь-то коротка. И дойти к храму все-таки надо, но потом уже поздно туда идти.
      А вы человек верующий?
      Я человек верующий.
      Как вы это в себе совмещаете?
      Это сложно совмещать. У меня были периоды в жизни, когда я хотела бросать театр. Например, моя глубоко верующая подруга стала мне говорить: «Театр — это грех, ты понесешь наказание, подумай, кому ты служишь...» А я человек мятущийся, и мне было сложно. Доходило до крайности: я шла с заявлением об уходе, собиралась полностью посвятить себя детям, быту — он, недоделанный, всегда волочился за мной шлейфом. Актерская профессия ведь не ограничивается тремя часами на сцене и четырьмя — репетиции. Ты стираешь, готовишь — но ты в процессе работы над ролью иногда даже не слышишь, как дети к тебе обращаются «мама, мама». Роль учишь. Я понимала, что им недодано ласки, нежности, и хотела бросать театр. Не исключено, конечно, что все-таки брошу. К тому и идет: я уже не так молода, много сыграла. Я очень много сыграла — этого хватит на несколько актерских судеб. Хотя многого еще хочется... И потом, если Бог держит меня в этом театре, значит, так надо. Театр — мое призвание. Я вижу, что меня приглашают, что я нужна, а по реакции зрителей — что у меня получается.
      Мне еще повезло: со студенческой скамьи попасть сразу в утробу этого монстра — первая сцена Украины! Огромная сцена в огромном театре. А ты — песчинка на ней, студентка. Дебют для актера — это важно. Мой дебют был удачным. Я попала в руки хорошего режиссера, Оглоблина. Он меня учил говорить так, чтобы меня было слышно в зале, отрабатывал со мной интересные роли, во многих театрах. Меня стали приглашать и другие режиссеры, потом просто разрывали на части. Я репетировала по два-три спектакля одновременно, не успевала, кричала: не могу! Мне говорили: «Полина, не всегда так будет, не греши». Мне очень везло, у меня, наверно, ангел-хранитель был за спиной. И Бог любил меня, наверно. Вот после второго ребенка у меня было заражение крови, я умирала, но не умерла, а вроде бы должна была — оставил меня. С тех пор я глубоко верю: все, что происходит в нашей жизни, хорошее ли, плохое — все от Бога. Бывает очень тяжело. Но я верю, что человеку нельзя «купатися, як вареник у маслі» — из него же ничего не выйдет, ни одной грани такая жизнь в нем не прибавит. Все, что происходит с человеком, прибавляет ему граней, и он из алмазика постепенно превращается в бриллиантик — красивый, сверкающий. Эти грани даются только через преграды и испытания. Бог дает тебе право выбора, дает право быть человеком. И ты маешься, мучаешься, не спишь ночами — по какой же дороге пойти, как правильно выбрать? Просишь у Него иногда: покажи истинный путь, укажи. Нет уж, думай сам — включай сердце и разум.
      Думаю, семья для вас — это очень важно. Тема спектакля «Лев и Львица», выходит, вам очень близка?
      Во всех аспектах. Семья — очень сложный организм. Сложнее, нежели театр. Семья соединяет двух совершенно разных людей — две позиции, две философии, две правды. Как правило, это две правды — истину знает только Бог. И если не найти точки соприкосновения — это катастрофа. Что произошло в семье Толстых? Они загнали друг друга в тупик. Ее проблемы были ему непонятны. Как? Ты же жена! Ты должна — беременеть, рожать, воспитывать, сидеть у кровати больных детей, лечить их, составлять меню, переписывать мои произведения. Но Соня ведь и сама по себе что-то представляла! Она всю ночь переписывает набело его черновики, он наутро встает и все заново переделывает — это ведь оскорбление. Оскорбление, что он все имущество отписал Черткову. Ведь если у тебя с тринадцатью детьми забирают все и переписывают на чужого человека — так же и с ума можно сойти! Или он решил издавать свои произведения и не брать за них денег — а тринадцать детей? Живите, как хотите! А восемнадцать беременностей за 48 лет — каждый второй год. Очень тяжелая участь для графини. Пожалуй, другой такой судьбы и не найдешь.
      В пьесе, конечно, все гиперболизировано. Жанр определен как трагифарс, но это еще и гротеск (такова манера работы Моисеева). И все человеческие, семейные проблемы сильно утрированы. Акцент сделан на нижние этажи человеческого существования. Да и драматург так написала, что они показаны не столько людьми, сколько животными. Мы все бываем животными, когда нам против шерсти, когда нам в душу плюют — мы из образованных и интеллигентных людей превращаемся в разъяренных кошек. В нас очень много языческого. И наша святость напускная: мы пытаемся быть людьми, чтобы не уподобляться животным. По людям, которые сидели в зале, я поняла, что мы не о графской семье поставили спектакль, а о проблемах в каждой семье. Муж упрекает жену в том, что она его не понимает, а жена бесконечно упрекает мужа. В театре мы — актеры, режиссер, композитор — создаем спектакль из своего жизненного опыта. Человек, сидящий в зале, воспринимает ту часть своего жизненного опыта. Какая у кого мера, каковы нормы — так он и воспримет. Это очень болезненная тема: в каждой семье есть свои подводные камни.
      И чтобы человек в зале не остался безучастным, чтобы он узнавал себя, мы не пытались достичь портретного сходства. Ступка — не Лев Николаевич, ни по росту, ни по фактуре. Я, конечно, не Софья Андреевна, потому что даже внешне она была совсем другая. Это знаковый спектакль. В нем существуют только стоп-кадры, знаки.
      Тем, что вы становитесь на позицию Сони, вы априори отнимаете у человека возможность духовного поиска. Окружение почти никогда не понимает стремления человека что-то изменить в себе и в своей жизни, его начинают обвинять в эгоизме, скандалы следуют один за другим. И, тем не менее, он ищет!..
      Я не знаю, почему так получилось, но публика на стороне Сони. Возможно, наша творческая группа именно так расставляла акценты. Действительно, Лев Николаевич у нас все время оправдывается, а Соня нападает. Сколько мы ни обсуждали пьесу, когда работали над материалом, женщины обычно становились на позицию Сони. Мужчины защищали Льва: говорили, Соня такая-сякая, истеричка, как это можно выдержать? Я Соню оправдываю, я на стороне своей Сони. Я понимаю, что Лев Николаевич гений и достоин всяческих почестей, но ему была нужна другая жена — не графиня. Ведь и дети страдали от таких сложных взаимоотношений: дети были болезненные, боялись отца — он был страшным деспотом. «Я так думаю, я так хочу, я пашу в поле — и дети должны со мной». Соня ему верно сказала: «Ты же не мессия, Лев Николаевич, ты же просто писатель, которого Бог одарил талантом, что ты корчишь из себя?»
      А возможно ли было разрешить, распугать этот клубок проблем?
      Легко простым людям, но они оба были люди сложные. Пресловутый роман Софьи Андреевны с Танеевым — даже не был романом. Я читала документы: романа не было, потому что Танеев к женщинам был равнодушен. А ей 50, она, как квочка, постоянно возится с детьми, рожает, недосыпает, меню составляет — жизнь однообразна. Но она любит музыку. Музыка — ее слабость, та струночка, которая их и соединила. Она действительно умоляла Льва, чтобы Танеев к ним приезжал. Но Лев ее любил и, естественно, ревновал, он ведь был намного старше (между ними 18 лет разницы). А тут появляется Танеев, который якобы разоряет «гнездо». И этот роман был плодом его воспаленного воображения. Однако, как любой женщине, Соне это было необходимо. Ведь он запер ее в Ясной Поляне — ни балов, ни нарядов, ни праздника. А когда женщину затягивает быт...
      «Я хочу всего того, что он ненавидит» — так говорит Соня в спектакле. А он хочет того, что ненавидит она.
      Вы полагаете, что если мужчина и женщина придерживаются разных жизненных позиций, они не могут найти общего языка? И не могут решить свои проблемы?
      Я думаю, могут. Но женщине хоть немного нужно заниматься тем, чем она хочет заниматься. Эти недоразумения, недопонимания легче стерпеть, если каждый занимается любимым делом, если жена получает хоть небольшую передышку от быта. Есть, конечно, женщины, которые созданы быть домохозяйками. Но Соня была рождена не для этого. Наверно, ей нужно было дать возможность выезжать, бывать на приемах, балах. Не каждая женщина способна себя реализовать в швабрах, тряпках, а у мужей часто бывают свои предубеждения. В этом, я думаю, ошибка, а потом и трагедия их жизни.
      Вы уезжаете на съемки фильма... Кого вы будете играть в новой картине?
      Тут я играла Львицу — там я играю царицу. Сценарий написан неплохо. А сюжет в двух словах таков: Чингисхану 72 года, он умирает от рака. Ищет снадобье от болезни, но никто ему не может помочь. Вдруг оказывается, что в плену у него находится жена персидского ученого, сестра персидского царя. И ей известен рецепт этого снадобья.
      Вся картина построена на противостоянии двух непримиримых жизненных позиций. Чингисхан прожил долгую жизнь и верил, что самое главное — это власть. «Есть власть, я могу человека убить: раз — и нет человека; могу страну завоевать, растоптать: была страна — и нет страны. Это же счастье! А какое счастье — завладеть женщиной врага своего!» Никто из женщин никогда ему не перечил. А моя героиня говорит: «Нет! Ты не прав. Самое большое счастье — любить». По версии режиссера в финале из обоюдной ненависти рождается не только уважение к личности другого, но и почти любовный восторг.
      Мне очень понравился сценарий. Меня соблазнило не только то, как написано — диалоги замечательные! — но и то, о чем это. Здесь есть что играть. Здесь есть судьба. А мне интересно сыграть судьбу, а не просто играть. И здесь есть патриотизм — настоящий, не опереточный. Ведь сегодня детям говорят: где хорошо, там и родина, где тебя не унижают, где ты не голодаешь, где можешь иметь профессию, работу, место под солнцем. Тут патриотическая тема очень ненавязчиво затронута. Ну и партнер, конечно, замечательный — Богдан Ступка. Лучшего партнера невозможно и придумать.
      Говорят, вы собираете травы?
      Да. Я собираю на Сумщине, там прекрасные места. Туда со своими учениками ездил даже Попов и называл это место украинским Клондайком. Там есть такие травы, которых не найдешь сегодня днем с огнем. Я очень в это верю. Я их собираю любовно. Ведь если ты торопишься и приготовишь еду за 15 минут — такой она и получится. А если ты вложил душу — твоя любовь обязательно передается. Вместе с плодами и травами мы получаем любовь солнца. Но полежи этот плод в погребе — энергия солнца уже убита. Когда ты покупаешь траву в аптеке, ты не можешь знать, чьи руки ее собирали. А как можно траву собирать и не вкладывать энергию любви? Любишь эту траву, перебираешь, травочку в травочку, сушишь, ворошишь — для меня это очень приятный процесс. Потом ты эту травку даешь человеку, которого любишь, жалеешь, тебе хочется, чтобы он выздоровел, чтобы у него не болело. Вместе с этой травкой — лечит еще и твоя любовь. Одно время я так увлекалась, что привозила мешками. Меня просто лихорадило: знаю, что утром солнышко, значит, я буду сегодня собирать траву. Потом кураж немного прошел. Наверно, все это родом из детства, когда я хотела быть доктором.
      Может быть, несколько личный вопрос. Я знаю, что вы пишете стихи, не прочтете ли что-нибудь?
Мой милый, я не виновата, что было так печально мне,
Что в той загадочной стране, моя душа была распята.
Я не пришла из темноты, но не пришла я и из света,
Не из зимы. И не из лета, я — из небесной пустоты.
Нет, не из пустоты, прости, а из ночных громов раската,
Из неба черного агата, из звезд сияния густых...
      Забыла!.. Но я забываю
их — это же не моя профессия.