Виктория Старовойт
Смена веков прошла «как всегда, в сумасшествии тихом». Под знаком: стянем с пьедесталов как можно Большее количество фигур. Не избежал подобной участи и культовый, как теперь любят говорить, писатель Лев Толстой. Исподнее Толстого-семьянина не так часто выставлялось на всеобщее обозрение, как неприглядные изнанки наших сиятельных поп-звезд. Поэтому пьеса, появившаяся на сцене Киевского Молодого театра к концу ушедшего года, напоминала зрителям, что и на солнце бывают пятна. Премьера спектакля с хищным названием Лев и Львица состоялась 1 декабря. На сцене — два рычащих друг на друга зверя. Лев Толстой и его жена. Каждый зритель — третейский судья. Помимо автора пьесы, актеров и режиссера-постановщика...
Давным-давно престарелый греческий философ, любивший повторять, мол, он знает, что ничего не знает, рисовал на песке кружочки, поясняя кокетливый парадокс своего незнания юному ученику. Два круга олицетворяли знания стареющего философа и юного мужа — большой и маленький, с разными диаметрами, разной окружностью и разной периферией незнания, примыкающего к кругу. Чем больше окружность — тем больше неведение. Чем ярче светлые стороны в человеке, тем гуще тень...
На чьей же стороне оказался человек, определяющий, по какому руслу спектаклю течь, — режиссер-постановщик Станислав Моисеев?
      Станислав Анатольевич, чем вас так заинтересовала эта пьеса?
      Видите ли, это довольно здравая попытка рассмотреть образ Льва Толстого с нетрадиционной точки зрения. Стремление не столько развенчать миф, сколько увидеть в великом писателе те противоречия, что свойственны самой человеческой натуре. Ведь Толстой в поздний период своей жизни превратился в проповедника и даже пытался новый взгляд на мир воплотить в реальность. Что неизбежно порождает противоречия в человеке и очень болезненно отражается на его близком окружении. Сама попытка так посмотреть на образ Льва Толстого заслуживает пристального внимания. Хотя текст был далек от идеального состояния, и нам пришлось приложить значительные усилия, чтобы сделать его сценичным и подготовить к восприятию зрителем.
      В сущности, подобная точка зрения — не нова. И так же радикальна, как и восхваление. Вам не кажется, что уместней было бы просто попытаться найти компромисс?
      Я думаю, что мы и так достаточно далеки от реальных событий. Это могут подтвердить и свидетельства очевидцев, и дневники. Наш спектакль — лакировка. В семейных взаимоотношениях таких мощных натур, как Толстые, наверно, многое остается за кадром. Мы не пытались развенчать образ. Задача была в другом. Эта блистательная пара служит примером, моделью, демонстрирующей всю сложность и противоречивость взаимоотношений мужчины и женщины. Поэтому мы не воссоздавали исторический, документальный фон и отказались от попыток играть с образами героев.
      Обычно, наблюдая конфликтную ситуацию, любой человек волей-неволей становится на позицию одной из сторон. Лично вы — на чьей стороне? Кто был прав, кто виноват, или, может быть, и виноватых-то искать не нужно?
      Я сторонник того, что в таких взаимоотношениях всегда существуют две половинки вины и невиновности. Каждый — источник той проблемы, которую пытается переложить на другого и сделать проблемой другого, хотя носитель червоточины — он сам. В силу своих профессиональных обязанностей я должен был понять Софью Андреевну и даже попытаться стать на ее сторону. Хотя Толстой, казалось бы, по жизненным установкам мне ближе и подсознательно я должен стараться его оправдать. Но я очень надеюсь, что этого не случилось.
      В одной из сцен Толстой произносит монолог, который выглядит как самовнушение: «Я люблю людей, я должен любить людей, я хочу любить людей...» Вы полагаете, то, что происходило с ним в последние годы его жизни, — в каком-то смысле ханжество?
      Современники его упрекали в том, что для человека одержимого миссионерскими идеями, он был излишне груб или излишне примитивен. Но я думаю, что он серьезно запутался. Он многое понимал. Может быть, как никто. Он многое знал о жизни, о назначении и месте человека в мире. Он видел цель, к которой (ему хотелось) должно было идти человечество. Но, видимо, недооценил природу человека. Я не хочу, что бы он был ханжой. Боже сохрани! Я думаю, он просто запутался. Он очень внятно и четко мыслил в конце жизни, но не смог, что ли неким благолепием божьим осветить собственную семью, свое ближайшее окружение. А, следовательно, думая о проблемах человечества и нуждах крестьян, он сделал несчастными близких.
      Иноки считают, что уход в монастырь — это более легкий путь духовного совершенствования. Будучи обремененным семьей, очень сложно следовать по пути духовных исканий. Не кажется ли вам, что человек, подобный Толстому, просто попадает в ловушку семьи? Неизбежные в таком случае перемены образа жизни воспринимаются близкими как угроза семейному благополучию и, естественно, вызывают осуждение и сопротивление...
      Вот в этом самозаблуждении, в подмене существующих реалий вымышленными из желания взрастить в себе человека, наверно, и заключается основной парадокс. Я очень хорошо понимаю, что аскеза предполагает отказ от всего мирского. А попытка сочетать мирское и духовное ведет к личностным трагедиям. Именно это с Толстым и произошло. Мне бы не хотелось занимать менторской, осуждающей позиции. Я полагаю, что театр просто создает модели, которые предлагаются зрителю к рассмотрению. На них можно посмотреть так или иначе, но нельзя выносить приговор, ни в коем случае.
      Но ведь постановка спектакля — это всегда воплощение режиссерского взгляда на проблему?
      Да, конечно. Но этот взгляд может быть и безапелляционным, и отстранение созерцательным. Ведь можно стремиться выявить болевые аспекты проблемы, а не преподать урок.
      Но вы же расставляли акценты — каким образом?
      Честно говоря, при работе с этим текстом было сложно заниматься расстановкой акцентов. Автор пьесы изначально пытался найти оправдательные мотивы для поведения Софьи Андреевны. Но мне показалось, что если мы будем заниматься отбеливанием Сони, может сложиться крайне превратное представление о том, что же там все-таки происходило. Ведь в пьесе не прослеживается путь Толстого как мыслителя и писателя, словно он ничем, кроме скандалов и конфликтов, не занимался — а когда же он, собственно говоря, написал все то замечательное, что прославило его как писателя и мыслителя?! Я попытался уравновесить ситуацию, попытался проследить путь нравственных терзаний Льва Николаевича в аспекте проблем его частной жизни.
      В оригинале пьеса называлась иначе — «Языческие святые». С чем связана перемена названия?
      Возможно, название «Языческие святые» более полно определяет концептуальный характер пьесы. Но оно совершенно не коммерческое. Название должно быть эффективным и доступным. Прежнее же название не захватывало сразу — что важно, — а требовало некоторого размышления, что же такое языческие святые.
      Само понятие «языческие святые» восходит к эпизоду в сцене суда, когда Соня бросает в лицо Толстому обвинение: «Ты живешь в придуманном мире своих языческих святых». Это ее представление о Льве, как о человеке, который пытается соединить в своей жизни несочетаемые вещи.
      А что в вашем понимании «языческое» — в Толстом?
      Прежде всего, проявление его мятущейся, одаренной от природы натуры. Ведь те табу, которые он сам же перед собой и поставил, так или иначе периодически нарушались. Нарушение табу — проявление его страстности. Я бы не хотел называть это животной частью человека. Но это то, что близко к природе. Мы же знаем, что его отношение к христианству — не столько к христианству, как к церкви — было крайне сложным и носило явно негативный характер.
      А всегда ли, по-вашему, мужчина и женщина — два врага, заключенных в одну клетку, в данном случае — два хищных зверя, лев и львица? Есть ли выход из этой клетки, возможно ли понимание и перемирие?
      Я так понимаю, что выход есть, коль род человеческий до сих пор существует. Ведь он существует обоюдными усилиями женщины и мужчины, как бы противоречиво и сложно ни развивались их взаимоотношения. Мне представляется, что это конфликт, заложенный в первоосновах, в природе человека. И цивилизация на этом конфликте построена. Все эпохи, которые стремились к крайностям — будь то матриархат или патриархат, — приводили к ситуациям, ущербным для мироздания. Не знаю, находимся ли мы в относительно благополучном состоянии. Но вклад женщины в цивилизацию оспорить нельзя.
      В качестве декораций на сцену были вынесены предметы, отражающие свет: зеркало, серебряная горка, шар. Какие ассоциации должны они были вызывать, по вашему замыслу?
      В этой минималистской декорации заложено множество скрытых смыслов. И я надеюсь, что у каждого зрителя это порождает свой собственный ассоциативный ряд.
      Если говорить о зеркальной, блестящей горе, можно воспринимать ее как символ восхождения к небесным сферам, символ устремлений Льва Николаевича к существованию в высшем духе. С зеркалом проще: это элемент быта, домашнего обихода. Но и зеркало выполняет несколько функций одновременно и превращается то в иконостас, то в своеобразную скрижаль, на которую наносятся письмена. Многофункциональность декорации дала возможность многие сцены спектакля вырвать из бытового контекста. Шар задумывался очень просто — он и должен был напоминать дискотечный шар. Кто-то уже по этому поводу разразился ругательствами (мол, что это за дискотека!), но не увидел главного — того, что этот шар многофункционален: его можно воспринимать и как земной шар, и как маятник — воплощение времени, а в одном из эпизодов он становится луной. В целом, декорация, я надеюсь, создает ощущение космоса. И позволяет вывести смысл пьесы за рамки бытовых реалий. Потому что если сыграть этот текст в интерьерной декорации, все свелось бы, наверно, к перебранкам на кухне.
      Пьеса «Лев и Львица» готовилась к постановке в театре имени Франко, но премьера состоялась в вашем театре — почему?
      Причин много, и субъективного, и объективного характера. Здесь, в Молодом театре, мне было проще наладить организационные моменты. Поэтому мы перенесли проект сюда, но пригласили на главные роли актеров из театра имени Франко. На которых, собственно, проект и был рассчитан. Не устану повторять, что Ступка работает, как настоящая звезда. Это касается не только профессиональных качеств, но и личностных. Может быть, нам, как всегда, не хватило времени вычистить все огрехи, но все противоречия очень конструктивно обсуждались.
      Насколько я понимаю, актеры такого уровня обычно живут на сцене своей жизнью. С кем вам, как режиссеру, легче работать — с яркими личностями или актерами, которые даже и не пытаются импровизировать?
      Безусловно, я предпочитаю актеров, которые импровизируют. Но общеизвестно, что импровизация хороша там, где она продумана. Существует очень точное определение соотношения режиссерской и актерской работы: режиссер выстраивает для актера некий коридор — ограниченное пространство, но в рамках этого коридора можно путешествовать, как заблагорассудится, по полу, даже по потолку. Это и есть поле для импровизации. Но в данном спектакле практически нет таких свободных зон для импровизации.
      Довольны ли вы результатом?
      Я никогда не бываю доволен. Мне всегда кажется, что-то не доделано, я не доработал с актером, какая-то сцена решена не так, как надо. Это даже не позиция, а внутренний настрой. Но, судя по тому, что спектакль находит отклик у зрителя, нам все-таки удалось очень сложный текст сделать живым. Зрители на него адекватно реагируют, и я считаю это большим достижением. Ведь все могло быть совершенно иначе...